isbliss.ruМарат Абдрахимов: Обреченный на мюзикл
Марат Абдрахимов был обречен на мюзикл с детства. Он пережил пятьдесят семь часов страха, когда террористы захватили Театральный центр на Дубровке, но смог найти в себе силы жить дальше и стал ведущим актером таких мировых мюзиклов, как «Cats», поставленных в России, «12 стульев». В настоящее время он играет в музыкальном спектакле «Mamma Mia».
Скажи, почему ты называешь себя человеком, обреченным на мюзикл?
Моя мама – профессиональная певица, а папа всю свою жизнь танцевал, так что выбора мне не оставили.
Какой ты по характеру?
Жуткая смесь холерика и меланхолика (смеется).
Ты родился в Башкирии в советское время. Как прошло твое детство?
Так же, как и у всех детей советской эпохи. Не очень сладкие воспоминания. Но любовью не был обделен. За что я очень благодарен своим родителям.
Какие моменты детства навсегда остались в твоей памяти?
Воспоминания о природе. Уральские горы, горные реки, полные хариусов и форели – потрясающие пейзажи. Ты ощущаешь удивительное единение с природой. Когда ты еще совсем мал, то смотришь на все широко раскрытыми глазами, чувствуешь острее и многое понимаешь только на интуитивном уровне.
Иногда я возвращаюсь в родные места. Это очень сильно помогает внутренне организоваться, осознать, что ты не можешь позволить себе расслабиться, а должен быть сильным до конца.
Как началось твое знакомство с театром?
В 1986-м году я поступил в Уфимское училище искусств на два отделения сразу: история и теория музыки и сольное пение. Именно там я стал задумываться о сцене как о моем личном призвании, а не просто о деле, которое было, можно сказать, семейным.
Когда родилось решение поехать в Москву, чтобы продолжать профессиональный путь уже в столице?
Просто в определенный момент понял, что у меня еще есть потенциал, который не мог быть полностью востребован в Уфе. Наверное, для меня судьбоносной стала встреча с народным артистом Башкирии Салаватом Ахметовичем Аскаровым. Мы вместе работали в театре оперы и балета. Благодаря ему я поехал в Москву поступать в ГИТИС.
Работая в театре, я со своим оперным образованием постоянно надоедал девочкам из балета с вопросами по поводу техники балетного танца: как делать пируэты, прыжки, пытался что-то отрабатывать. Однажды Салават Ахметович застал меня за кулисами у зеркала за моими вращениями. И неожиданно сказал: «Ты неплохо двигаешься. Может, тебе стоит поступить в ГИТИС?» Я сильно удивился, а он мне говорит: «Не боги горшки обжигают!»
В 1992-м году поступил сразу на факультет музыкального театра в мастерскую Александра Тителя и Игоря Ясуловича.
Многие приезжие, и не только актеры, испытывают так называемый «комплекс провинциала». Ощущал ли ты его на себе?
Если только первый год. Наверное, в 22 года не так сложно перестроиться с одного ритма жизни на другой.
Когда ты попал в свой первый мюзикл?
Авторы «Норд-Оста» очень любили театр-кабаре Григория Гурвича «Летучая мышь», в котором я тогда работал. Как показало время, именно этот театр стал кузницей актеров жанра мюзикла. Они увидели меня в спектаклях и пригласили на кастинг. Я долго отнекивался, но когда театр закрыли, согласился.
Ты вложил душу в большое количество ролей. Есть ли среди них любимая?
Ролей действительно было много. Но самая любимая – Скимблшенкс – железнодорожный кот из мюзикла Эндрю Ллойда Вебера «Cats». Об этом мюзикле я мечтал 13 лет. Думал, что его у нас никогда не поставят. Но мечты сбываются. Хотя это был самый тяжелый для исполнения спектакль со сложной хореографией и пением. Мы практически все время находились на сцене (а это 3 часа). Одна из самых сложных сцен мюзикла – кошачий бал – длилась целых пятнадцать минут. Пятнадцать минут непрерывного танца, после которого сил не оставалось почти ни на что, а впереди еще был второй акт.
Твое актерское амплуа?
Конечно, с моим невысоким ростом меня трудно назвать Героем, но я и не хочу им быть! Мои герои – это прыгучие живчики в итальянской комедии масок, это Арлекин! Хотя мне нравится играть и отрицательных персонажей.
Какие, на твой взгляд, рабочие моменты и тонкости должны быть всегда скрыты от зрителя?
Все без исключения. Зритель не должен видеть «белых ниток», которые сшивают спектакль в единое полотно. Иначе пропадает магия театра.
Допускаешь ли ты расхождения с текстом роли, внесение корректив? Если да, в каком случае?
Только в том случае, если это допускает режиссура. В мюзикле «Кошки» были такие моменты, где допускалась импровизация. Именно поэтому спектакль всегда был живой и каждый раз разный.
Что для тебя в работе в мюзиклах было самым простым?
Мюзикл – синтетический жанр, где актер должен уметь петь всегда вживую, хорошо двигаться и играть. Поэтому говорить, что просто, а что нет, не имеет смысла. Сложно все. Но это и интересно. И доставляет удовольствие.
Ты в роли вагонного кота Скимблшенкса отыграл сто спектаклей без замены. Как удалось поставить этот своего рода рекорд?
Наверное, единственным желанием наиграться вдоволь. Жизнь мюзикла в Москве достаточно коротка. «Cats» шли только год. Зная, что мюзикл долго не продлится, хотелось получить удовольствие по максимуму.
Какими качествами должен обладать актер, чтобы быть достойным актером музыкального спектакля?
Прежде всего, быть физически сильным. Уметь хорошо петь, играть и танцевать.
Что важнее для актера: персональное мастерство или умение влиться в команду, чтобы потом работать как одно целое?
Без мастерства тебя не возьмут на работу. Без умения влиться в команду ты сам уйдешь оттуда.
Какими приемами пользуешься, когда примеряешь на себя новый образ? Некоторые, например, продумывают миллионы жизненных ситуаций и пытаются понять, как бы в таком случае действовал их герой.
Это все относится к профессиональной кухне, которая должна оставаться скрытой от глаз зрителей.
Как ты считаешь, есть ли будущее у российских мюзиклов или лучше продолжать делать адаптации западных постановок и привносить самобытность в них?
И то и другое имеет право на существование.
Мне бы хотелось поговорить о музыкальной постановке «Норд-Ост». В основе – роман Вениамина Каверина «Два капитана». Чувствуется ли разница, когда играешь в мюзикле, придуманном и поставленном в России?
Да, конечно. Пока это единственный мюзикл, который доказал каждодневным прокатом, что он был сделан по мировому стандарту. Нас переполняла гордость за то, что мы являемся частью этого проекта. Мне не стыдно было за историю своей страны. Наверное, именно поэтому террористы избрали этот спектакль объектом для нападения.
Что ты чувствовал, находясь в одном зале с террористами?
Было ощущение полной нереальности – все это происходит не с тобой. Все – чужое. Приходилось поддерживать людей. А когда помогаешь людям, то и себя вытаскиваешь. Мы молили о чуде всех святых, которых знали. Не было никаких истерик. Люди прекрасно понимали, что это такое, когда над тобой пистолет. По-другому себя вести не можешь. Дети сначала заплакали, но я схватил сразу всех за руки, кто был рядом: «Спокойно, нас не убьют». Начал говорить какие-то шутки, глупости. Говорю: «То, что мы не успели вам показать, мы будем показывать сейчас». Стал рассказывать сюжет, изображал все на пальцах, как все происходит на сцене, что куда движется. Вроде бы дети успокоились.
У меня не было никаких ощущений и эмоций – ни злости, ни страха, ни радости – полный ноль. Все это время мы практически не спали. Я задремал последние полчаса перед штурмом. Мы даже не поняли, что это был штурм – так быстро все произошло. Мы настолько устали, сидели все в замкнутом пространстве и неподвижно, в постоянном напряжении, что не воспринимали происходящее реально. Я окончательно поверил в освобождение, только когда меня вывели на улицу.
Что помогло тебе не потерять самообладание?
Вера. Все это время я молился и свято верил, что должно произойти чудо. И чувствовал за сотни километров, что моя мама молилась вместе со мной. Я чувствовал силу, любовь и энергию своих родителей, и это мне помогало сохранить силу духа. Я не мог себе позволить унывать и не разрешал окружающим хныкать и бояться.
Как развивались события перед штурмом театра?
Я сидел в четвертом ряду в партере. Мы не могли спать, хотя хотелось страшно. Один чеченец сказал: «Мы совершенно уверены, что вас всех взорвут вместе с нами. Назначат обязательно штурм, который закончится тем, что мы не будем ни с кем воевать, а просто нажмем эту кнопку». И мы боялись больше всего штурма. На следующий день вечером нам сказали: «Хорошие новости. Все будет нормально. Они пошли на соглашение. Это нас устраивает. Ведите себя спокойно. Мы не звери. Мы вас не убьем, если вы будете сидеть смирно и спокойно». В итоге все моментально расслабились, начали улыбаться, пить воду, и даже в туалет разрешили свободно ходить. То есть не по одному, хотя и под присмотром. Нам не разрешали слезать с кресел, но я потихонечку сполз и внизу, под креслами, смог лечь на спину, на живот. И вот в этот момент я моментально уснул. Стресс отпустил, и я провалился. Дальше получилось так: началась перестрелка, пошли автоматные очереди, и я от них проснулся, сразу вылез. Все, кто сидел рядом со мной, закрывали головы руками. На пол никто не падал, помнили о предупреждении. Казалось, что людям все равно: пусть стреляют. Никто не кричал. А потом меня взяли за шкирку. «Я сразу предупреждаю, я – артист», – сказал я. «Хорошо. Быстро выходим из зала». Это было негрубо. Даже если бы меня тащили, я был бы им благодарен. Говорили: «Потерпите, потерпите». Затем меня вывели. Я же понимал, что допрос – это неизбежно с моей внешностью, поэтому я сразу конкретно начал говорить обо всех, кого я знаю в спектакле, какие роли исполняю. Завалил их информацией. В какой-то момент до них дошло. Говорят: «Вы сейчас проедете, там прокуратура работает, вас допросят, так как у вас нет никаких документов». Нас троих, таких же, как я, «спорных», посадили на заднее сиденье джипа и отвезли в соседнюю школу. У меня пересохло в горле, я даже не мог вспомнить номер своего телефона. Назвал номер телефона своего друга, своей жены. Мне дали трубку, и я опознал нашу сотрудницу Дашу, а она – меня. Тогда мне дали воды.
Что для тебя изменилось после освобождения из театрального центра на Дубровке?
Наверное, все. Отношение к жизни и смерти. Зачем я пришел в этот мир. Что я должен успеть. А чего никогда не делать. Я считаю, что жизнь в любом случае должна идти своим чередом. Все актеры много думали о том, смогут ли выйти на сцену. Со мной рядом сидела девушка Лена, стюардесса «Аэрофлота». В самый тяжелый момент, когда мы не могли уснуть, я пел ей арию Кати из мюзикла: «Я верю, я надеюсь, я люблю и смерти я тебя не уступлю». Сейчас, когда я слушаю эти слова, я понимаю, что в них заложена та самая сила, что помогла нам выжить. Лена сказала: «За тридцать лет я ни разу не попадала в подобную ситуацию. Мы везли японских террористов, все что угодно было. Но в воздухе все зависит от моих навыков, моих рук, а здесь я ничего не могу сделать, только сидеть и тупо ждать. Теперь я не то, что на «Норд-Ост», вообще в театр не пойду». Я задавал себе вопрос: выйду ли я на сцену? Для этого мне нужно было надеть костюм и сказать, что все это было не со мной.
Каким ты видишь своего зрителя?
Открытым.
Какие дальнейшие планы?
Все актеры суеверны. И о планах своих никогда не говорят. Промолчу и я.
Каков твой жизненный девиз?
Всегда ;)
Марат, что бы ты пожелал читателям журнала «Мужской клуб»?
Не бойтесь трудностей!
Текст: Александр Кустов Из июльского номера журнала Мужской клуб Южный регион.